Юрий Башмет: Я, конечно, не Гагарин, но тоже был первым

24 января самый знаменитый альтист России, дирижёр, народный артист СССР Юрий БАШМЕТ отметил своё 70-летие. Юбилей – прекрасный повод вспомнить разговор с маэстро в кулуарах последнего музыкального фестиваля имени М.И. Глинки, где Башмет выступал со своим ансамблем «Солисты Москвы»…

Думающие музыканты

– Оркестру «Солисты Москвы» исполнилось тридцать лет. И сам факт, что мы начинаем юбилейный год с выступления в Смоленске, очень много значит. Любимый город, любимый зал: здесь у вас прекрасная акустика, а этим, к сожалению, не могут похвастаться многие площадки в наших городах.

Так что я очень рад, что получается не забывать Смоленск. И программа сегодня лёгкая для восприятия, слушателю не придётся напрягаться. А на бис исполним Глинку. Он когда-то сделал обработку неаполитанской пьесы для четырёх рук, которую потом кто-то разложил на оркестр. В принципе, это легко: если четыре руки, значит, все голоса есть. Получилась довольно милая вещица, но с изюминкой.

Думаю, в Смоленске, где всё овеяно именем великого русского композитора Глинки, его музыка будет звучать по-особенному. Тем более на фестивале его имени. Кстати, Глинку пока никто и нигде ещё не запрещал…

– Зато Чайковский оказался в опале…

– Да. Но кому они там навредили, запретив исполнение музыки Чайковского, – только самим себе. Это же дурость какая-то! Они просто обделили себя, сделали духовно нищими.

По большому счёту, то, что они отказываются от наших композиторов и музыкантов, для нас мелочь. Мы-то всех композиторов по-прежнему играем: и Шопена, и Баха, и Моцарта…

Может быть, это будет слишком резкое сравнение, но я так скажу: сколько бы они ни летали в космос, первым всё равно стал наш Юрий Гагарин. Я, конечно, тоже не Гагарин, но, как и мой тёзка, был первым там, в их мире классической музыки. Первым, кто сыграл сольный концерт на альте в миланском La Scala, нью-йоркском «Карнеги-холле», токийском «Сантори-холле» да и на многих других лучших площадках в Амстердаме, Вене, Париже, Мюнхене, Берлине…

Понимаю, что концертная жизнь там продолжается и без нас, но уровень её уже не будет прежним. Потому что российские музыканты всегда были лучшими.

– Юрий Абрамович, а чем объясняется такой высокий уровень исполнительского мастерства, который отличает именно российскую музыкальную школу?

– Для меня российская школа – это прежде всего мышление: как музыкант «думает» на инструменте. Вот что нас сразу отличает от других. Я это и в своих учениках всегда стараюсь пробудить. Чтобы не играли бездумно, а чётко осознавали, что и почему делают в какой-то момент.

Талантливые мамы

– На концерт в Смоленск вы тоже привезли свою ученицу…

– Да, я хочу на её примере показать, как у нас молодое поколение развивается. Лерочка – очаровательная девочка, занимается фанатично, сама – никто её не заставляет. Мы нашли её в Барнауле, когда ей было всего четырнадцать. А сегодня она уже студентка Московской консерватории. Играет в нашем юношеском оркестре, которому уже десять лет исполнилось. Но, наверное, скоро оттуда уйдёт, потому что у неё уже началась сольная карьера.

Вообще, у нас в стране столько талантливых детей. И мам. Пап, наверное, тоже. Просто, как сказал знаменитый Столярский, «мне не нужны талантливые дети, мне нужны талантливые мамы». Потому что дети редко сами выбирают музыку – чаще их приводят туда мамы.

– За вас этот выбор тоже первой сделала мама?

– Конечно. Она была как раз той самой, в классическом смысле, талантливой мамой, которая подняла меня и провела через все соблазны и опасности.

Мама считала, что ребёнок обязательно должен чем-то увлекаться, поэтому попыталась меня занять сначала рисованием, спортом и потом музыкой. Художник из меня вряд ли бы получился: я неплохо срисовывал, но сам придумать сюжет для картинки не мог. Со спортом было получше: я занимался прыжками в воду, водным поло и фехтованием. Последним увлёкся, вдохновившись фильмом «Три мушкетёра». Сам записался в секцию, но мама меня забрала оттуда, поскольку ей сказали, что рука может стать негибкой. Я тогда уже занимался музыкой, и это осложнило бы работу со смычком…

Это уже давно было, но за прошедшие годы в нашей стране в этом смысле ничего не изменилось: по-прежнему родители приводят своих детей в музыкальные школы и на концерты классической музыки. Я много поездил по России – знаю, о чём говорю.

Бывает так: едешь из аэропорта в гостиницу где-нибудь, допустим, в Магадане. Мороз, кругом сугробы. И думаешь: а придёт ли вообще кто сегодня на концерт по такой погоде? Но вечером выходишь на сцену – полный зал. И дамы в вечерних платьях, мужчины в пиджаках. И обязательно с детьми.

А потом эти детки выходят на сцену с цветами. Однажды мальчик лет двенадцати-тринадцати поднимается ко мне, я спрашиваю: «Ты сам играешь на каком-нибудь инструменте?» И он так гордо поворачивая голову, как древнегреческий герой, мне отвечает: «Я пианист!»

Или ещё был случай. Девочка, малюсенькая совсем, пыталась на ступеньки взобраться. Мама ей немного помогла. А та подарила мне первую вышивку своей старшей сестры. Оказалось, что та, когда узнала, что мы приедем к ним на гастроли, попросила родителей записать её в кружок вышивания. И первую свою работу сделала нам в подарок.

Вот такая у нас публика потрясающая – такой нет больше нигде в мире.

Несмолкаемые овации

– Но вернёмся к музыкантам…

– Мы недавно подсчитали, что у нас 51,5 процента музыкантов в ансамбле «Солисты Москвы» – те, кто в коллективе с первого дня все тридцать лет. Это очень серьёзный показатель. И за все эти годы был только один случай, когда я был вынужден расстаться с человеком по моей инициативе. Во всех остальных – просто так складывалась жизнь.

– А ещё что-нибудь подсчитывали?

– Километры, которые исколесили по всему свету. Оказалось их столько, что можно облететь вокруг земного шара, по-моему, раз восемь.

– Юрий Абрамович, публика всегда вам очень горячо аплодирует. И Смоленск не исключение. А где были самые продолжительные овации, вы помните?

– Очень хорошо запомнил один такой концерт. У нас со Святославом Теофиловичем Рихтером была программа, которую мы заканчивали 37-минутной сонатой Шостаковича. Это последнее, что Дмитрий Дмитриевич сочинил, – произведение в общем трагическое, но в большей степени уже философское.

Был большой гастрольный тур по Европе, а когда вернулись – играли эту же программу в Большом зале Московской консерватории. Был полный зал – люди только что на люстрах не висели. Мы выступили, публика аплодирует, и Святослав Теофилович говорит мне тихо: «Всё, поехали домой!» А он в тот день вообще себя плохо чувствовал, и даже был такой напряжённый момент, когда думали, что концерт придётся отменить.

Мы поклонились и прошли за кулисы. Аплодисменты продолжаются. В общем, мы ходили туда-сюда, наверное, раз семь, а публика всё хлопала. И тут Рихтер говорит: «Давайте теперь им назло ещё раз сонату Шостаковича сыграем!» И мы начали опять играть эти 37 минут, и я краем глаза увидел, как в партере человек пять встали и тихонечко ушли.

После второго дубля мы опять очень долго ходили. Но я был просто мёртвый, потому что исполнить это произведение дважды – Жаботинский отдыхает.

– Вам недавно присвоили звание Героя Труда. Для вас это было неожиданно?

– Абсолютно искренне говорю: даже намёка не было. Обычно, когда человеку присуждают высокую награду, он об этом знает, потому что предварительно заполняет анкету. А я ничего не заполнял.

И тот день, помню, был очень тяжёлым. Мы уже готовились к юбилейному концерту, на который пригласили другие камерные оркестры из Нижнего Новгорода, Новосибирска, Казахстана и Армении. И была большая репетиция со всеми вместе: сто струнных инструментов. Так что, конечно, я был очень занят.

И уже вечером мне кто-то позвонил и по большому секрету сказал, что указ о моём звании лежит на подписи у президента. Это было совершенным сюрпризом. И как потом оказалось, указ был подписан то ли в тот же вечер, то ли на следующее утро, потому что днём мне уже сообщили об этом официально.

– Юрий Абрамович, чтобы наш разговор получился не только о музыке: вы как человек с большим жизненным опытом что бы посоветовали молодым, чтобы те смогли избежать каких-то глобальных ошибок?

– Мне кажется, ни один совет нельзя сформулировать раз и навсегда. Конечно, надо всю жизнь стремиться к тому, чтобы быть хорошим человеком. Но это всё равно должно быть в процессе. Потому что это всегда вопрос выбора и каких-то решений. Как перо жар-птицы: всё равно не схватишь, но обязательно будешь пытаться. А для этого надо всегда «быть на стрёме» – то есть жить внимательно. Что означает каждую минуту осознавать, что ты жив. И обязательно находить во всём что-то положительное. Уверен, даже в самом плохом всё равно можно откопать хоть что-то хорошее…

Ольга Суркова